Тихим зимним вечером почтенная дама, с серебристо-седыми волосами, в глубоком раздумье сидела в кресле у растопленного камина. Вдруг открылась дверь, и маленькая, резвая девочка шаловливо подбежала к ней.
     – Ну, Эстричка, – сказала старая дама, ласково гладя головку девочки, – хорошо ли ты порезвилась на катке?
     – Прекрасно, тётя Руфь! – ответила она. – Расскажи мне, пожалуйста, какую-нибудь красивую историю.
     Эстер уже несколько недель находилась у тёти. Её мать, вследствие тяжёлой операции, лежала в больнице, и отец послал ребёнка к своей сестре до тех пор, пока здоровье супруги поправится. Тётя Руфь любила детей, и Эстер быстро овладела её сердцем.
     Но проницательный взгляд тёти вскоре обнаружил, что у Эстер были и недостатки, особенно один – она не всегда говорила правду. Она даже не стыдилась и не принимала к сердцу, когда её уличали в явной лжи. Это очень печалило тётю Руфь. Одной из главных черт её характера была любовь к истине. Больше всего она ненавидела ложь. В её сердце утвердилась Библейская истина: «Говорящий ложь не останется пред очами Моими». Пс. 100, 7. И поэтому она решила, во что бы то ни стало, с Божьей помощью, выполоть из сердца девочки этот сорняк. Эта мысль возникла у неё как раз в тот момент, когда она услышала желание Эстер.
     – Возьми свою скамеечку и садись поближе ко мне, – сказала она.
     Эстер исполнила приказание, и теперь её глаза были устремлены в напряжённом ожидании на тётю.
     «Я уже старая, и у меня всё исчезает из памяти, Эстричка, – начала тётя. – Но, всё же, я ещё ясно помню то время, когда была такой же белокурой девочкой, как и ты. Ты удивляешься этому, но, если Бог даст тебе жизни, ты так же незаметно состаришься, как и тётя Руфь.
     В те далёкие дни детства я училась в классе, где читали по слогам. Этот класс был устроен для детей, не умеющих читать. В том же классе была одна девочка, по имени Эмма. Она была радостная, честная и очень старательная ученица. У неё всегда было желание дружить со мной, и я не осмеливалась её отталкивать, так как она была всегда такая милая и смиренная. Всё же, я не могу сказать, что любила её. Причиной было то, что она училась лучше меня, и это вызывало во мне зависть. Если бы не она, то я занимала бы первое место в классе. Бедная Эмма не могла понять, почему моё отношение к ней часто было такое холодное. Я же была слишком гордая, чтобы открыть ей эту причину. Раньше я всегда говорила правду. Но теперь, когда зависть мучила меня, я отступала от этого. Я старалась и в других девочках пробудить вражду против Эммы, и с этого началось моё затаённое и фальшивое отношение к ней. Она была слишком скромная, чтобы защищать себя, и победа была, обыкновенно, на моей стороне..

     Однажды учительница задала нам читать по слогам слово «лесничий». Своим обычным тихим голосом Эмма читала:
     – Лес-ни-чий.
     Учительница, не расслышав, сказала:
     – Неверно, следующий.
     Но потом, обратившись к Эмме, спросила:
     – Ты читала: ле-сни-чий?
     – Нет, барышня, – ответила она. – Я читала: лес-ни-чий.
     Учительница Мельник, сомневаясь, обратилась ко мне и спросила:
     – Ты слышала, Руфь, как Эмма сказала?
     В моём сердце мелькнула злая мысль – унизить её. И я, умышленно говоря ложь, ответила:
     – Эмма сказала: ле-сни-чий.
     Учительница снова обратилась к Эмме. Но та была вследствие моей неожиданной лжи приведена в замешательство и молчала, причём, покрасневшее лицо и слёзы на глазах придавали ей вид виновной.
     – Эмма, – сказала учительница, – я не думала, что ты умеешь врать. Иди на последнюю скамейку и после уроков останься здесь.
     Я победила, Эстер. Эмма была унижена, и я заняла первое место. Но при этом я не была счастлива. После того, как нас отпустили домой, я сказала другим, что что-то потеряла, и не пошла с ними, но осталась в коридоре. Я слышала, как учительница сказала:
     – Эмма, иди сюда! Как ты могла врать?
     – Я не врала, барышня Мельник, – ответила Эмма.
     В это время я наблюдала через замочную скважину, что, говоря правду, Эмма дрожала от страха, как будто она преступница.
     – Дай сюда свою руку! – сказала учительница.
     Как пригвождённая, я стояла за дверью, затаив дыхание.
     Удар за ударом твёрдой линейкой последовали по руке девочки. Да, Эстер, ты можешь отвернуться от меня с презрением, но я не вошла и не сказала всю правду. Каждый удар проникал в моё сердце, но в своём грехе я не хотела сознаться. Я тихо ушла от двери…
     Медленно идя по дороге, я увидела Эмму, идущую за мной. В одной руке она держала книги, а другой вытирала слёзы, которые непрерывно текли по её щекам. Эти всхлипывания исходили из нежного, кроткого сердца, и они больно резали моё сердце.
     Вдруг Эмма споткнулась, упала и уронила свои книги. Я собрала их и отдала ей. Она посмотрела на меня глазами, полными слёз, и любезно сказала:
     – Очень благодарю тебя, Руфь.
     Моё злое и виновное сердце учащённо забилось, но говорить я не хотела. Так мы молча шли друг с другом.
     У дверей дома я сказала себе: «Что пользы от того, если бы я созналась, ведь этого никто не знает. Но почему я чувствую себя такой несчастной?» Я хотела сбросить с себя это бремя.
     Войдя в комнату, я увидела, что к нам пришли гости. Я приняла радостный вид и весело разговаривала и смеялась, как будто ничего не случилось. Но тяжесть в моём сердце всё увеличивалась. Не было нужды, чтобы кто-то говорил мне о воздаянии за грех – я чувствовала, будто меня сжигал гнев Божий. Но чем больше я ощущала мучения в своей душе, тем радостнее и веселее старалась выглядеть. Уже несколько раз отец пробирал меня за моё буйное и проказливое поведение, причём, я в то же время напряжённо сдерживала слёзы.
     Наконец, я ушла в свою комнату. Моя несправедливость угнетала меня, и я не могла в этот вечер молиться, как обычно. Я поспешила в постель и закрыла глаза. Но сна не было. Тиканье старых настенных часов будто постепенно усиливалось и, как бы, укоряло меня. В полночь часы пробили двенадцать ударов. Для меня бой часов прозвучал, как колокол смерти.
     Беспокойно ворочалась я на своей постели, которая казалась мне наполненной шипами. Кроткие синие глаза, полные слёз, казалось, непрестанно смотрели на меня, и удары линейки не утихали в моих ушах. Наконец, я не могла оставаться больше в постели, встала и подошла к окну. Толстые вязы спокойно стояли на дворе при свете луны, простирая далеко свои ветви, тени от которых, дрожа, ложились на землю. Белый сад, покрытые толстым слоем песка дорожки, полная тишина – всё это, казалось, только усиливало моё беспокойство и отчаяние. Но моей душой овладела какая-то святость, покрывавшая полуночное небо, чего я никогда раньше не чувствовала.
     О, Эстричка, злая совесть и Судящий Бог – для ребёнка слишком могучие противники, чтобы их победить. Отвернувшись от окна, я остановила свой взор на розовом одеяле, покрывавшем постель. Это был подарок от моей умершей матери ко дню рождения. Мне вспомнились все её страдания, труд и доброта. Я слышала её последние, угасающим голосом сказанные слова, когда она из глубины сердца просила благословения своему ребёнку. «О, соделай её любящей истину, святой девочкой», – молилась она. Я пыталась забыть слова матери, но чем больше это делала, тем больше оживали они в моём сердце и судили меня. Наконец, я судорожно заплакала, опираясь на подоконник. Но слёзы не принесли мне никакого облегчения.
     Моё душевное мучение увеличивалось с каждой минутой,и я, почти отчаявшись, поспешила в спальню отца, к его кровати, и воскликнула:
     – Отец! Отец!
     Ничего другого я не могла больше вымолвить. Он нежно обнял меня рукою и спросил, что случилось. Я стала более спокойной и объяснила ему причину своего горя. Он несколько минут молчал, потом сложил свои руки крест накрест и от сердца молился, чтобы большой грех его ребёнка был прощен.
     – Дорогой отец, – сказала я, – не можешь ли ты сразу пойти со мною к Эмме?
     Он ответил:
     -Пойдём рано утром, моя детка.
     Слова отца принесли мне разочарование, но я подавила свои чувства. Он поцеловал меня, и я вернулась в свою комнату. Но сон не приходил. Сильное желание просить у Эммы прощение довело меня до отчаяния.
     Прошло ещё какое-то время в ожидании наступления утра. Я не могла больше выдержать душевного мучения и вновь побежала к отцу, со слезами прося его, чтобы он пошёл со мной к Эмме.
     – Так как, – прибавила я, – она может прежде умереть, чем успеет мне простить.
     Отец коснулся рукой моей горячей щеки и сказал после короткого раздумья:
     – Я пойду с тобою, детка.
     Вскоре мы были на пути к Эмме. Приближаясь к дому Рейнеров, мы увидели яркий свет в окнах и суетящихся в доме людей, и почувствовали неладное. В неописуемом страхе я прижалась теснее к отцу. Он тихо отворил садовую калитку, и мы пошли к двери..

     Врач, который в этот момент как раз вышел, очень удивился, что мы пришли туда ночью. Я не могу выразить словами своих чувств, которые я пережила, когда он сообщил, что у Эммы воспаление мозга.
     – Её мать сказала мне, – продолжал врач, – что Эмма уже несколько дней чувствовала себя больной, но всё же ходила в школу. А вчера она вернулась домой очень расстроенная. Молча уселась за обеденный стол, но совсем не хотела кушать. Мать пыталась по-разному узнать причину её печали, но всё было безрезультатно. В таком состоянии она легла в постель, но уже через час вызвали меня. В лихорадке она произносила имя Руфь и просила, чтобы она сжалилась над нею и спасла её.
     Ты не догадываешься, Эстер, о боли, которая при этих словах охватила моё сердце. Я сразу выразила матери Эммы настойчивую просьбу видеть девочку. Она любезно взяла меня за руку и повела в комнату больной. Когда я её увидела, то у меня пропала последняя искра надежды. Тень смерти лежала на лице Эммы. Я склонилась на колени у её постели и тихим шёпотом просила прощения. И хотя я умоляюще на неё смотрела, она в тумане своей лихорадки не узнала меня. Нет, Эстричка, мне не суждено было услышать прощение из её уст.
     Когда я вновь взглянула на Эмму, она заснула. Румяная окраска исчезла с её лица, и оно стало мраморно-белым. Лихорадка прошла, и пылающее от боли сердце утихло. Эта маленькая белая рука, испытавшая удары линейки, лежала теперь спокойно на другой руке. Никогда больше не будут литься слёзы из этих глаз, никогда не будет неж ное сердце вздыхать от боли. Этот сон был сном смерти. Моё сердце было печальнее сердца родителей, у которых я похитила их дорогое дитя. Они простили мне, но я сама не могла простить себе.
     Какая скучная наступила зима! Моя скорбь так же вызвала лихорадку, и тогда я призывала только имя Эммы. Но Бог услышал молитвы моего отца и спас меня от смерти.
     Когда опять наступила весна, когда земля покрылась зеленью, и на могиле Эммы зацвели ранние цветы, я имела возможность в первый раз пойти на кладбище. В глубоком благоговении стояла я перед мраморной доской, на которой было написано: Эмма Рейнер умерла 19 сентября и т.д.
     Я склонила колени на свежую траву и от сердца молилась. Там, в глубоком покаянии, я освободилась от своей тяжести, Эстер».
     Тетя Руфь окончила свой рассказ, нежно поглаживая голову ребёнка.
     Глубоко тронутая Эстер уже во время рассказа тихо плакала, а теперь она громко всхлипывала. Тётя и не старалась её утешить, так как надеялась, что эта боль принесёт ей пользу.
     – Молись за меня! – сказала девочка, наконец, обнимая тётю за шею. И тётя Руфь сердечно молилась за ребёнка, совесть которого пробудилась.
     Этого вечера в своём раннем детстве Эстер никогда не забудет. Через слёзы покаяния в неё вошёл свет, более яркий, чем утро. Хотя воспоминание такого удручающего прошлого потребовало от тёти Руфь большого самоотречения, она вскоре увидела, что её жертва не была напрасной. Она принесла тысячекратный плод, так как маленькая девочка совершенно отказалась от неискренности и фальши.
     Эстер навсегда вложила в своё сердце девиз тёти Руфь: «Никогда не врать!»

<<< К предыдущему       [ К оглавлению ]       К следующему >>>